Писак, “Чингисхан” и Германия

Центром музыкальных новинок Бердичева в те далекие годы, когда на подписку Джека Лондона в центральном книжном магазине записывались в живую очередь еще с вечера, была студия звукозаписи. Находилась она на первом этаже двухэтажного старого жилого дома №3 по улице Свердлова. А заведовал студией Леня Писак. Его черные волосы были такие густые, что лучшему парикмахеру, бердичевской красавице Алле Прилук приходилось выбривать на его голове тоненькую полоску для пробора модной в то время короткой стрижки под “бокс”.

Белая рубашка Леонида настолько отличалась белизной, что сегодня стиральный порошок “Тайд” вместе с отбеливателем тети Аси никак не могли соперничать с продававшимся в то время куском хозяйственного мыла за 19 копеек весом в “полкилограмма” в руках жены Писака Галины.

Но то ли руки у Леонида были короткие, то ли рукава рубашки длинные, на них Писак всегда пристегивал маленькие зажимы. С ними и широкими подтяжками он выглядел как истинный еврейский интеллигент.

Сегодня этого дома, увы, уже нет. О нем лишь напоминает кое-где видневшийся из земли фундамент. А тогда, заложив ногу на ногу и опираясь правым плечом на дверь студии, гордо стоял Писак, держа в левой руке дымящую сигарету.

Гриша Цымблер, стоявший на противоположной стороне улицы, возле магазина “Свитанок”, кричал Писаку:

– Леньки, “Мурочку”!

И лилась на всю улицу блатная песня о том, как бандит “замочил” девушку. А сейчас попробуйте включить громко магнитофон. Так вы узнаете не только состав помоев, которые выльют на голову, но и отборный мат. А тогда в Бердичеве любили и ценили музыку. И когда Писак включал ее, то чувствовал себя главным дирижером города.

Проезжавшие по улице водители сигналили ему из автомобилей. Писак как-то небрежно, лениво, будто делая одолжение, отвечал им легким кивком головы. Но водителям было достаточно и этого движения. Ведь завтра они могут смело подойти к нему за очередной музыкальной новинкой.

Правда, бывший напарник Леонида, с которым он когда-то работал, Боря Лин, проезжая на своем “Жигуленке”, тоже сигналил, но при этом вместо приветствия показывал Писаку огромную дулю. На что Леонид реагировал по-своему.

Он сплевывал на асфальт, отклеивался от двери, левую руку накладывал крестообразно на правую и вслед Лину делал такой жест, как им рыбаки уточняют длину пойманной рыбы.

Почему они последнее время не любили друг друга, сказать трудно. Легче слетать в Израиль и спросить у Лина, чем же ему досадил Писак? Но главное не это, главное – студия звукозаписи, этот духовно-музыкальный центр Бердичева.

Надо отдать должное, на то время у Писака была достаточно большая фонотека. От знаменитой бандитской “Мурки” до Гимна Советского Союза и церковных псалмов. Но так как Гимн и псалмы среди молодежи не пользовались большой популярностью, а блатные песни шли на “ура”, то на маленькую белую булочку, намазанную красной икрой толщиной в указательный палец, Писаку хватало.

В тот день, когда Писаку позвонили на работу и пригласили в городской отдел комитета государственной безопасности, а попросту в КГБ, у него по спине побежали мурашки:

“Все…Узнали… Теперь жди неприятностей”, – подумал он.

А волноваться было из-за чего. Месяц назад. когда он гостил у своего дяди, московского кинорежиссера, тот подарил Писаку магнитофонную кассету с записями известного в Германии ансамбля “Чингисхан”. В одной из песен были примерно такие слова:

Москву, Москву,
Забросаем бомбами.
Будет вам Олимпиада
Ох-ох-ох-ох-о!

Правда, немцы исполняли песни на родном языке. А так как Писак закончил школу №2 с испанским уклоном, то по своему незнанию “шпрехен зи дойч”, не придал этому значения. Но его друг Леонид Мосуб, по прозвищу Мопс, прекрасный теннисист, король малой ракетки, которого было не легче обыграть, чем отвертеться у военкома Братишко от призыва в родную Советскую Армию, и имевший твердую “тройку” по немецкому в аттестате зрелости, услышав эти слова, схватился за голову:

– Придурок, ше ты записываешь? В этой песне говорится, что немцы скоро пройдутся в кованых сапогах по Красной площади. Выбрось эту гадость. Где твоя нравственность?

Радиомеханик Анатолий Демянюк, ремонтирующий за перегородкой студии магнитофон, добавил:

– Ну все, пацан, ты попал. За распространение записей этих песен ты вполне можешь соперничать с американским шпионом Буковским.

Писак с детства был предприимчивым парнем и “ходовую” музыку записывал налево и направо, тем более – модный “Чингисхан”. А вот комитетчикам почему-то этот ансамбль не понравился. И они оценили действия Писака и магнитофонную пленку как очередную диверсию, разработанную ЦРУ в подвалах Пентагона против советской молодежи.

Руки Писака стали ватными, а тело как будто бы налилось свинцом, и он медленно начал опускаться мимо стула. Но его поддержал выскочивший из-за перегородки Демянюк.

Со стороны Писак никак не выглядел агентом ЦРУ, который приехал в Бердичев растлевать заморской музыкой молодежь. Но его заостренное чувство подсказывало что-то очень нехорошее. Он уже хотел было идти через весь город с поднятыми вверх руками сдаваться в КГБ, но внутренний голос подсказывал не делать этого сегодня, а перенести визит на завтра.

– Ну почему я такой несчастливый, – продолжал думать он. Вот Левка Гонеф пьяный, с дубинкой в руках шел по городу, прохожих не трогал – они сами от него разбегались, совершенно случайно столкнулся с милиционером. На замечание милиционера отдать дубинку сорвал на глазах десятка прохожих с него пагоны и напоследок обругал его такими словами, что даже не встретишь их в словаре Даля. Писак, конечно. не защищает Гонефа, но, может, Левка носил дубинку исключительно с целью самообороны, чтобы на него, иногда пьяного, никто не напал. А может, милиционеру не понравилась конкуренция: ведь дубинки разрешают носить только милиции. Но за тот случай Гонеф получил только пятнадцать суток, а тут – сразу КГБ.

– Ну, все, я действительно попал, – подумал он.

Писак решил, что на первых порах, пока не пришли с обыском комитетчики и не конфисковали вещественные доказательства. спрятать кассеты в тайнике, где он хранил заначку денег от жены. Но Мопс и Демянюк, как истинные друзья, не покидали его в эту трудную минуту. А при них рассекречивать тайник Леониду как-то не хотелось. И это злило Писака.

Правда, мурашки по спине прекратили свою беготню. Но зато на него нашло такое чувство, как после последнего посещения парилки в прошлом году в общественной бане. Его бросало то в жар, то в холод. Он был мокрым и сидел с затуманенным взглядом, уставившись в одну точку.

Писак был недоволен и молчал. Он не мог дождаться, когда “слиняют” его друзья. А они, как специально, устроили такой базар, что шедший домой на обед их приятель, главный снабженец швейной фабрики Захар Прилук, услышав на другом конце улицы их голоса, вбежал в студию.

– Ленки, и что это за геволт? – протянув руку для приветствия, – спросил Захар. Но, встретившись с белым, как мел, лицом и остекленевшим взглядом Писака, он застыл на месте.

Писак явно не слышал вопроса, но Мопс и Демянюк наперебой стали рассказывать, что Писаком заинтересовался КГБ. И, по всей видимости, за студией установлена слежка с фотографированием. Даже, может быть, сейчас они приедут сюда с обыском.

Прилук почувствовал, что “дело пахнет керосином”, а в его планы никак не входило во время обеда знакомиться с компетентными органами. И он сделал на лице такой вид, что якобы зашел в студию исключительно по ошибке, спутав ее с мастерской по ремонту обуви, которая находится рядом. И на всякий случай, громко, так, чтобы было слышно на улице, спросил:

– Я, конечно дико извиняюсь, ребята, но будьте так любезны, подскажите, пожалуйста, где находится мастерская под названием “Чобіток”?

Теперь у Демянюка с Мопсом глаза стали стеклянными. Они уже хотели спросить у Прилука, не поехала ли у него “крыша” на голове. Но тот, не дожидаясь ответа, и забыв про обед, пулей вылетел в сторону швейной фабрики. При этом очень часто оглядывался: нет ли за ним слежки.

Может, кто-то другой на месте Прилука и не придал бы этому событию большого значения, но только не он. Передовику производства, ударнику коммунистического труда и главному знаменосцу предприятия на всех революционных праздниках и демонстрациях, еще месяц мерещились среди прохожих работники КГБ.

Весь следующий день Писак не находил себе места. Он не только проклинал в душе тот день, когда родился, но и дядю. Леонид инстинктивно понимал, что нарушать законы так же опасно, как натощак пить водку гранеными стаканами. Поэтому под вечер, переборов в себе ненависть ко всем силовым структурам и посоветовавшись со своим коллегой Романом Вальсоном, работающим в студии звукозаписи возле железнодорожного вокзала, двинулся сдаваться на улицу Дзержинского.

В дежурной комнате милиции за пультом сидел капитан Каня. Рядом с ним стоял, разговаривая по телефону, майор Анатолий Осипов. Их он сразу узнал. И они узнали его. Ведь Писак много раз “на шару” записывал им кассеты.

Знакомые милиционеры, пожав ему руку, поинтересовались, какими судьбами зашел Леонид к ним на “огонек”? И, может быть, у него случайно в кармане есть музыкальная новинка. Но услышав, что его пригласили в КГБ, медленно переглянулись и, почему-то растягивая слова, ответили, что этот отдел находится этажом выше:

– А вообще мы с тобой, Писак, не знакомы, и кассет ты никогда нам не записывал.

В знак согласия Писак слегка кивнул головой и пожал плечами. При этом успел подумать, что хотел бы видеть свою родную милицию “в гробу и в белых тапочках”, не забыв вспомнить любимое изречение Гриши Цымблера, по прозвищу Полицай – “Хороший мент – мертвый мент”.

Уже перед дверью кабинета КГБ Писак еще раз вспомнил дядю, ансамбль “Чингисхан” и свою маму, сделавшую двадцать пять лет назад большую ошибку, родив его.

Переступив порог кабинета, Леонид инстинктивно хотел встать “по стойке смирно” и, как учили в родной Советской армии, доложить: “Рядовой Писак по Вашему приказанию прибыл”, но моментально спохватился:

– Я из студии звукозаписи, вы меня не вызывали?

– Не вызывали, а приглашали, – поправил его поднявшийся из-за стола высокий, стройного телосложения мужчина лет тридцати. – Вот только неувязочка вышла – приглашал я вчера, а явились вы сегодня!

– Занят был вчера, совещание проводил, – виновато ответил Писак и опустил голову.

– И с кем это вы совещались, если не секрет?

– С Ромкой Вальсоном, – на полном серьезе ответил Леонид.

– …?

За время работы майору КГБ Николаю Вечере встречались разные нештатные ситуации, но чтобы кто-то проводил совещание с одним человеком… О таком он узнал впервые. Круглые глаза Николая Николаевича стали вмиг квадратными, и он взглянул на Писака с таким интересом, как будто к нему вошел сам “великий комбинатор” Остап Бендер, а не идеологический диверсант, агент Моссада, перезавербованный ЦРУ (как успели ему доложить “надежные” источники).

Конечно, Николай Николаевич, как и все комитетчики, имел особый нюх на изменников Родины. Он на днях закончил громкое дело ружинского полицая, скрывающегося все эти годы от справедливого возмездия. Ведь тот не знал, что в Бердичеве есть майор КГБ Вечера. А Николай Николаевич на расстоянии 60 километров своим острым нюхом чувствовал в Ружине полицая. За эту блестяще выполненную операцию Вечера получил Почетную грамоту, а его начальник – медаль. Но Николай Николаевич особо не расстроился: кто-то сказал после вручения, что ее со временем можно будет обменять на деньги…

Поэтому, дав высказаться Писаку, Вечера сделал вывод, что вообще-то Леонид – законопослушный молодой человек, который сугубо по незнанию немецкого языка тиражировал ансамбль “Чингисхан”. А чистосердечное раскаяние не только облегчило вину, душу Писака, но и работу Вечеры.

На следующий день в гордой задумчивости уже как бы повзрослевший стоял Писак возле студии, держа в левой руке сигарету. Со стороны швейной фабрики резко прозвучала сирена пожарного автомобиля, предупреждавшая этим самым, что выезжает на главную улицу Свердлова. От неожиданности Леонид вздрогнул, но тут же сплюнул:

– Опять у пожарников водка закончилась, вот и спешат, как на пожар, – подумал он и опять сплюнул. Плевок достиг рекордного результата – кромки бордюра пешеходного тротуара.

– Неплохо, – похвалил сам себя Писак. – Очень даже неплохо.

Он был доволен всем: и своей работой, и своей жизнью.

Так было многие годы. Но они, увы, не стоят на месте, а летят, как перелетные птицы. Правда, птицы возвращаются назад, а годы, к сожалению, нет.

Но и сейчас, проезжая по улице Свердлова, водители старшего поколения, коренные бердичевляне, по привычке поворачивают головы к дому №3, надеясь услышать знаменитую бандитскую “Мурку” и увидеть Леню Писака, опиравшегося правым плечом на дверь студии и державшего в левой руке дымящую сигарету.

Но, увы… Ни музыки, ни Писака, а заведующий музыкальной студией Леонид Писак давно покинул родной город и избрал своим постоянным местом жительства… Германию. Да, да, Германию. Сегодня трудно сказать, почему именно Германию. Возможно, незнание в свое время немецкого языка, которое чуть не сыграло роковую роль в его жизни, помогло Писаку сделать столь важный выбор. Теперь он не только понимает немецкий язык, но и владеет им. Ведь нельзя жить в стране, не зная языка его народа.