Следователь Мейман

1

Если я буду говорить вам правду, вы не поверите. Но если ее не сказать, вы обидитесь. Поэтому послушайте сюда, и вам станет затруднительно делать критические замечания по поводу рассказа о следователе Меймане.

Обычно евреи беседуют с Богом в пятницу, то есть накануне субботы, когда во всем мире загорается звезда и евреи зажигают субботние свечи. Этого вечера всегда с нетерпением ожидал и Ошер Мейман. Но именно в пятницу городской прокурор Юмагулов наваливал на него столько работы, как для других – на три месяца. Понятно, что в понедельник Мейману уже не хотелось жить. И тогда он вспоминал слова своего отца – мудрого старого кузнеца:

“Что бы ни случилось, человек обязан жить, хотя бы из любопытства”.

Йоську-кузнеца в селе Гошев, что под Овручем, любили. Этот огромный детина, состоящий из одних мускулов, разгибал руками подковы, а из лома скручивал бублики. Я этого не видел, но если посмотреть на его сына, так это может быть взаправду. Силой Бог Ошера тоже не обидел. В его следственном кабинете, чтоб я так жил, стояли две двухпудовые гири, которыми он жонглировал, как теннисными шариками. Правда, иногда ему не везло. В прокуратуре даже говорили, что если Мейман стал в очередь, после него уже никто не занимает, потому что товар заканчивался.

Но бандиты, грабители, воры были о Меймане наилучшего мнения. Они говорили, что он счастлив. Следователь так раскрывал их преступления, что преступники от него стонали. И если Мейман наводил шорох в Бердичеве, то его было слышно далеко.

При упоминании о Меймане у бандитов тряслись руки. А Остап и Цыпа однажды даже поперхнулись водкой.

Если бандитов на допросах спрашивали, кто такой Дзержинский или Маркс, то они не знали, что ответить. Но если спрашивали, кто такой Мейман, так они внятно, подробно рассказывали, что это следователь городской прокуратуры и на его счету множество раскрытых преступлений.

Теперь вы убедились, что Меймана знали все? Если нет, спросите у начальника отдела уголовного розыска Алексея Данилюка или у судмедэксперта Юры Соловьева. Они вам подтвердят. Шоб я так был здоров! Теперь вы все можете себе представить. Но не надо закрывать для этого глаза. Это надо все видеть. При упоминании о Меймане преступники просили начальника милиции Алексеенко, чтобы их допрашивал кто-то другой, но только не он. Когда Мейман выходил из себя, то был похож на танк “Т-34”. И они его боялись. А когда преступник просил: “Дайте срок – и я исправлюсь”, так он никогда не отказывал и всегда давал, но… длительный.

О Меймане слагали легенды. Его фамилию знали в тюрьмах и лагерях от Бердичева до Воркуты.

Но была странная закономерность. Чем больше он раскрывал преступлений, тем больше приезжало проверяющих в прокуратуру. Встречали их пышно, богато, как членов Политбюро. Но шмонали они всегда нагло. В тумбочки заглядывали, портфели проверяли. Все перепашут от борзости, все перенюхают. А ничего нет, не к чему придраться.

– А это что?

– Вот бумажка.

– А это для чего?

– Вот разрешение.

– А почему это, товарищ Мейман, в свидетельстве о рождении вы себе целый год приписали? Ведь кто-кто, а вы хорошо знаете, что это подлог. Вот мы вас и поймали!

– Так, товарищ проверяющий, в 41 году в армию не брали в 17 лет. А воевать ой как хотелось, вот и приписал мне год сельский секретарь за пуд пшеницы.

– Тем более, товарищ Мейман, дача взятки должностному лицу уголовно наказуема.

– А я, товарищ проверяющий, сделал явку с повинной в областную прокуратуру, и мои действия посчитали результатом проявленного патриотизма.

– А почему, товарищ Мейман, при вашем высшем юридическом образовании и 30-летнем стаже работы вы не переведены в прокуроры?

– А я инвалид 5 группы.

– Как это понимать? У нас в юстиции инвалидов нет!

– Один есть! Это я!

– Не понял, – сказал проверяющий.

– А вы посмотрите в анкете в графе 5 написано: национальность – ЕВРЕЙ.

– …

Честность для Меймана была священна, как Тора. То есть Библия.

Как всегда, законникам генеральной прокуратуры, строго соблюдавшим социалистическую законность, приходилось отступать перед следователем Мейманом и порядком в прокуратуре. Но они предупреждали Юмагулова, чтобы это было в последний раз. Правда, Юмагулов по национальности был татарин и не понимал, что имеют в виду проверяющие. То ли прекращать встречать их, как членов Политбюро, то ли провожать их, как генерального секретаря с… поцелуями.

Меймана уважали даже в уголовном мире. И когда какая-то сявка на зоне, растопырив пальцы веером, кричала, что пора мочить мента, и мы будем посмотреть, какая у него кровь течет, то находились такие, которые отвечали:

– Не дождешься! И западло так говорить, мы в натуре уважаем Меймана. Взяток не берет, под себя не гребет и по печени не гасит на допросах, а значит для нас, блатных, он – настоящий подарок. И только полный идиет может придумать, чтобы такого мента замочить.

Сявкам, конечно, это не нравилось, и они были недовольны таким раскладом, но молчали. Ведь когда авторитеты, у которых по несколько ходок за плечами, ведут такой базар, значит их дело шестерочное: “сопеть в две дырки” и не делать геволт, а делать вид, что рот у них заклеен лейкопластырем.

2

Три недели Солтус и Шиндя готовили операцию по экспроприации коровы на Корниловке. За это время було выпито шесть трехлитровых банок самогонки и в два раза больше крови друг у друга. Разработан план отхода через забор и огород на случай присутствия в доме хозяина. Еще неделя ушла на поиск запасного сарая на окраине города для временного укрытия коровы с целью ее дальнейшей продажи на козятинском рынке.

И вот время “Z” наступило.

Выпив для храбрости и удачи, в назначенное время Солтус и Шиндя приступили к операции. Надев на голову капроновые чулки и обув ботинки задом наперед, чтобы сбить ментов с пантелыку, медленно, оглядываясь по сторонам, стали приближаться к заветному сараю. Выпавший накануне снег припорошил деревянный щит, закрывающий наполненную коровьим навозом яму. Наступив на щит, Шиндя сразу почувствовал, что такое прогнившие доски.

Проваливаясь в жидкий навоз, он так открыл свой грязный рот, что с него посыпалась кроме матов еще и черная сажа. А Солтус, стоя над ямой, беззвучно заливался смехом.

– Идиет!!! Помоги выбраться, дай руку, руку дай! – разбрызгивая слюну, кричит Шиндя.

– Тише, ты всех разбудишь, – сквозь смех отвечает Солтус.

Когда он открывал рот, то его металлические зубы, вставленные за двадцать пять рублей у Гурфинкеля, внешне были похожи на серебряный портсигар.

– Ну, дай руку! – чуть потише попросил Шиндя.

– Какая рука? Ты вначале посмотри на свои, а потом мою проси. Они же у тебя в дерьме!

Запасливый Солтус достал из кармана заранее заготовленную бельевую веревку, предназначенную для коровы, и один конец бросил Шинде.

Первым делом ночные визитеры пустились на поиски хоть мало-мальски сухой обуви. Они устроили в сарае такой базар, что, казалось, их слышит вся улица.

Надо отдать должное, этим придуркам, как никому другому, везло: устроить такой геволт в сарае, и чтобы собака не залаяла, и хозяева не проснулись. Фарт идиотам, ну, прямо шел сам в руки.

Наконец, подобрав кое-какие ботинки и рыбацкие сапоги, Шиндя наклонился примерять их.

Увидев в такой стойке Шиндю, Солтус решил, что можно обуть на копыта коровы обувь задом наперед. Вот будет потеха, когда завтра менты приедут, а коровьи следы ведут только в сарай!

– Ништяк придумал! – согласился поддельник. – Пусть ищут ветер в поле, а нас на свободе.

И снова начался базар, но уже прямо под коровой: как воровать, так согласны, а как одевать обувь, так некому. Боятся, что буренка лягаться копытами будет. Да и рог у нее хоть и один, но настоящий, подозрительный, закрученный вверх. Боднет – мало не покажется. Гевалт стоит в сарае, что хоть уши затыкай. А им хотя бы хны. Ведут себя, как дома, не иначе как от выпитой самогонки и собственной дури матерятся.

Наконец решили бросить жребий, кому передние ноги, а кому задние обувать. Задние выпали Солтусу. Закатав голенища рыбацких сапог, он с легкостью обул их на копыта сонной коровы. А чтобы не слетели во время ходьбы, закрепил их для надежности на спине буренки веревкой на морской узел.

Из обуви остались только Шиндины кирзовые, в которых он шел на дело. Но одевать их на корову он наотрез отказался. Не потому, что они были его собственностью, нет. Корова стоила такой потери. Просто сапоги были в коровьем дерьме.

И снова начались разборки. Шиндя кричит:

– Чтоб ты сдох со своей коровой! Не буду одевать!

– Она такая моя, как и твоя, придурок! Или поможешь, или выхожу из дела! – кричал Солтус, закрепляя “кирзаки” на передних ногах коровы.

– А если она замычит на улице? – неожиданно спросил Шиндя. – Что тогда?

– А мы ей на голову мешок натянем, – нашелся Солтус, – и корм туда положим, чтобы не мычала!

Привязав на единственный рог веревку, они вывели корову на улицу.

Впереди идущий Солтус положил веревку на плечо, предварительно намотав ее на руку. Так он и тянул бедное животное. Корова упиралась, не хотела идти: мешала обувь и свисавший с головы мешок. Но Солтус тянул буренку, как бурлак на Волге.

Шиндя тоже не стоял без дела. Он, скользя ботинками по снегу, обеими руками подталкивал корову и почему-то через каждое слово вспоминал чью-то мать. Но корова не была знакома с этой мамой, она и свою толком не помнила, поэтому и не реагировала на его слова.

Устав от изнурительной ходьбы, остановились перекурить.

– Как тебе это нравится? – поглаживая по хребту буренку, спросил Шиндя. – А? А, корова? А, кормилица? Кстати, скажи мне, зачем тебе деньги?

Солтусу было не до разговоров. Через час будет светать, и если Шиндю не остановить от этого красноречия, они могут застрять здесь надолго.

– Так, – сказал он, – закрывай свой рот и погребли дальше. Надоело!

В ответ на это замечание Шиндя обложил его такими словами, которые редко услышишь даже в зоне.

Дальше шли молча, думая каждый о своем. Они так были увлечены своими мыслями, что не заметили, как со стороны мельницы навстречу им двигался незнакомец с тяжелым мешком на спине. Подняв опущенную голову, он обомлел: лошадь – не лошадь, корова – не корова, да и на козу не похоже. Глаза у незнакомца закатились, и он грохнулся с мешком на землю.

Корова, услыхав шум падающего тела, вздрогнула и остановилась. Остановились и подельники.

– Ты слыхал? – шепотом спросил Шиндя. – Может, это засада?

– Если засада, так кричат “Стой!” или стреляют, – так же шепотом ответил Солтус и додал: – Пойду в разведку, посмотрю.

Незнакомец лежал на снегу. Лежал и не шевелился. Только глаза закатил и тяжело дышал. Но молчал. Понятно, нести тяжелый мешок зерна ночью не совсем легко. Видно, устал или еще почему-то лег. Мол, полежу, отдохну и дальше пойду.

Солтус кричит Шинде:

– Не дрейфь! Это такой, как мы, видно, братан в натуре с дела шел. А с ним мешок пшеницы. Если не заберем зерно, так его утром другие заберут!

Обычно агрессивный Шиндя расплылся в улыбке и так обрадовался находке, что хотел корову поцеловать, но вспомнил, что у нее мешок на голове.

Положив находку на спину буренке, они двинулись дальше, оставляя за собой тонкий след зерна, сыпавшегося из мешка.

…Утром, в субботу, оперативная группа во главе с Мейманом за несколько часов без выстрелов и погони раскрыла сразу два преступления. Незнакомца они взяли еще тепленького, лежащего под забором с открытым ртом, закатившимися глазами и белым, как мел, лицом. Правда, когда он пришел в себя, то долго рассказывал и божился на свободу, что зерно у него отобрали трое инопланетян.

Шиндю и Солтуса, спавших в обнимку с коровой, Мейман повязал прямо в сарае. Так что буренке очень крупно повезло. Если бы она могла говорить, то обязательно поблагодарила бы Меймана.

…Сколько раскрытых преступлений на счету следователя Меймана, трудно сказать. О многих он может вспомнить сам, о других – те, кого он раскрывал и наставлял на путь истинный.

Как-то я спросил Меймана:

– Скажите, вы счастливы?

– А куда денешься! – рассмеялся он в ответ.

Я думаю, что он все-таки счастлив, потому что и сейчас, будучи пенсионером, работает юристом в ЗАО “Сервис”. А трудовой стаж у него – 60 лет. Как тут не позавидуешь! Наверное, надо очень любить свою профессию, чтобы оставаться ей верным всю жизнь.