Home Проекти Літературний Бердичів Горенштейн Фридрих. Псалом

Горенштейн Фридрих. Псалом

1284
0
SHARE

Горенштейн Ф. Псалом. – Москва, ЭКСМО – Пресс, 2001.

Фридрих Горенштейн эмигрировал в конце 70-х, после выпуска своевольного “Метрополя”, где была опубликована одна из его повестей — самый крупный, кстати, текст в альманахе. Вот уже два десятилетия он живет на Западе, но его тексты насыщены самыми актуальными — потому что непреходящими — проблемами нашей общей российской действительности. Взгляд писателя на эту проблематику не узко социален, а метафизичен — он пишет совсем иначе, чем «шестидесятники». Кажется иногда, что его свобода — это свобода дыхания в разреженном пространстве, там, где не всякому хватит воздуха. Или смелости: прямо называть и обсуждать вещи, о которых говорить трудно — или вообще не принято. Табу. Табу — о евреях. Дважды табу — еврей о России. Трижды — еврей, о России, о православии. Горенштейн позволил себе нарушить все три табу, за что был неоднократно обвиняем и в русофобии, и в кощунстве, и чуть ли не в антисемитизме.

 


Э. Васильева

Мессия – Пророк – Антихрист (“Псалом” Ф. Горенштейна)

Роман Ф. Горенштейна “Псалом” один из сложнейших текстов в литературе 20 века. Сложность определена прежде всего богатым библейским цитатным рядом, который, по сути, является диалогом автора с библейским текстом. В определении Натальи Ивановой “Псалом” – это книга – свидетельство, книга – поэма и книга – память. Перечитывая роман, я подумала и о том, что автор не стилизует, а дерзает соревноваться с книгой книг – с Библией”.

Имея в виду концепцию романа, мессианская идея выстраивается как столкновение двух моделей избранничества. С одной стороны, это избранничество России, некое особое предназначение государства, в первоисточнике служащее защитой православной вере. С другой стороны, это идея избранничества еврейского народа. Пространство России (советской России) – это развал государства. Его символом становится строительство Вавилонской башни. “Уже более четырех веков строится в России Вавилонская башня. Библия предупреждает: возьмет башня всю силу, весь талант, всю страсть, но достроена не будет, и прахом станет сила и талант, как это случилось в Вавилоне” (Горенштейн 2001: 335). Избранничество еврейского народа связано с обретением своего государство, что возможно через Исход, Исход из проклятого пространства, Исход в его Библейском понимании. Символом избранничества еврейского народа становится строительство Храма. Российское пространство – реальный фон пяти притч, строительство Вавилонской башни реально осязаемо. Строительство Храма обращено в будущее, именно с ним связан истинный мессианский промысел. Идея мессианства сопряжена с концепцией будущего. Прошлое и будущее вступают в своеобразный диалог – спор друг с другом. В точке пересечения прошлого и будущего рождается настоящие. На протяжении всего романа сохраняется ощущение настоящести происходящего.

Настоящее романа наполнено болью. Точная датировка и фиксация мест действия (“Было это в 1933 году, осенью, неподалеку от Города Дмитрова Харьковской области”, “В городе Ржеве Калининской области в 1940 году …”, “В городе Бор Горьковской области, бывшей Нижегородской губернии. … Был 1948 год, когда уже все миновало…”) это и есть осколки распавшейся чаши, но это и время постоянных катаклизмов, постоянной проверки на выживаемость. Гибельные моменты выбираются Горенштейном неслучайно: именно угроза гибели способна выявить истинность мессианских идей. Роль Мессии связывается с посланием человечеству Иисуса Христа, в романной модели ставшего братом Антихристу Дану: “Но богохульствовал ли Христос? Опустит тот факт, что это место вообще темно и антиисторично. По Моисееву Закону, богохульствовал лишь тот, кто ругал Бога. Христос же здесь Бога не поносит. Допустим, первосвященник, сотрудничавший с римлянами, нарушил Моисеев Закон, но нарушил ли Моисеев Закон Иисус? Всякий иудей считал себя Сыном Божьим, ибо со времен Авраама народ – Господень. Всякий патриот мог ощутить в себе мессианскую силу в момент, когда народу грозила гибель. Тем более что к небесному “Мессия” он постоянно прибавляет земное – царь Иудейский. Звание для личности потусторонней, метафизической, не национальной странное” (Горенштейн 2001: 337). Иисус воспринимается как один из многих в гибельный момент взявший на себя мессианскую задачу. В нем есть странное сочетание земного и небесного. Подобное сочетание появляется и у Дана Антихриста. Только ко всем выше названным характеристикам у него добавляется постоянное анти-: Антихрист, Антимессия, по большому счету – Антицарь Иудейский (дворницкое занятие Дана). Дан и Иисус даются в постоянном противопоставлении. Они – полюса оппозиционной системы: “От полноты силы и похода льва родился Мессия – Христос, от Аспида, змеи, заменявшей древним палачам и самоубийцам орудие смерти, родился Антимессия – Антихрист. И в великий день Благословения и Проклятия, когда Моисей из колена Левия учил народ любить Бога и страшиться злословия, они стояли порознь. Колено Иудино на горе Благословения Геризим, колено Даново на горе Проклятия – Гевал” (Горенштейн 2001: 16). Иисус и Дан – два колена народа Израиля. Колено Иуды обращено в будущее, именно с ним традиционно связываются надежды на спасение, продолжение рода. Колено Дана, в традиционной трактовке колено утраченное. Дан – колено судий, из которого происходит судья Самсон. Выбор колена Данова в качестве ведущего у Горенштейна не случайно и имеет свою цитатную отсылку. Судьба Дана находится в центре повествования романа В. Жаботинского “Самсон Назорей”, романа, декларирующего идею национального объединения, невозможности существования в чужом мире (символом вражеского становятся в романе филистимляне). Мессианские идеи и чаяния Жаботинского связаны именно с коленом Иуды. Судьба колена Иуды (иудейское царство) – это судьба избранничества, связанная с особым Божьим замыслом: “Иаков, отец наш, разделил свою душу между сыновьями и внуками: вкрадчивое очарование свое отдал Ефрему; страсть любовника, покоряющего женщин, Вениамину; жажду скитания, создающую новые города – Дану. Но свой дар сновидца и свое упорство погони за невнятными снами он завещал Иуде; и, как он, пойдет Иуда ради невнятного замысла на раздор и с отцом, и с братом, и с Богом; и схитрит, и солжет – и изменит, Самсон, предаст лучшего и ближайшего, ради того замысла на неслыханные муки” (Жаботинский 1990: 263). Горенштейн же предлагает свое прочтение истории народа. Наличие двух оппозиционных начал – Мессии и Антимессии – это наличие двух возможных путей, которые изберет человечество. Путь Мессии и путь Антимессии – это не путь для всех. Человечество распадается на грешных и праведных, на слышащих Бога и к Богу глухих, на гонителей и гонимых. Спасение и наказание – это дифференциация добра и зла, провести которую в состоянии только судья – Антихрист: “Потому Господь, который не мог всеобщим наказанием погубить многих грешных, дабы при том не погибли немногие праведные, ибо жизнь его рукопись Божья, а даже земной творец, если только он не работает в стиле социалистического реализма, не может погубить злое, оставив доброе, а может лишь, подобно Гоголю, бросит всю рукопись в огонь, казнив ее целиком. Итак, Господь, который еще со времен Ноя отказался от всеобщей казни, создал против казней царских и казней народных четыре тяжких казни Господни…” (Горенштейн 2001: 18). Для Горенштейна актуальным становится послание на землю судии. Свершающееся в романе противоположно модели Ноева ковчега, потому что деление на чистых и нечистых в момент свершения казней не однозначно. Таким образом оказываются возможными малолетняя добрая блудница Мария, нечестивая мученица Аннушка. Каждый несет отпечаток греха, все должны понести наказание. Сам Дан приобщается к самой страшной казни – зверю – прелюбодеянию. И назначение Дана – исполнение казней Господних в настоящем. Антихрист – Антимессия становится защитником гонимых: “Для гонителей Христос – Спаситель, для гонимых Антихрист – Спаситель. Для того и послан я от Господа” (Горенштейн 2001: 432). В финале романа Дан – Антихрист раскрывает перед своими детьми свое настоящее предназначение – Спасителя своего народа, ставшего гонимым. Функции Христа и Антихриста смещаются. И в настоящем именно Дан становится Мессией своего народа, чья судьба пока судьба гонимых. Будущее мыслится как возможное повторение казней: “Так окончил говорить Дан, Антихрист, посланец Господень, который знал уже, что недолго ему быть здесь, ибо окончились уже нынешние четыре казни Господни, когда же новые мучения будут посланы, один Господь знает” (Горенштейн 2001: 433).

Будущая судьба народа оказывается доверенной пророкам. Но есть неверие самого народа в будущее. Именно поэтому внимание Горенштейна сосредоточено в настоящем. Протягивая ленту времени через обширные пространства России, Горенштейн трансформирует будущее в прошлое, свидетелем чему и становится Дан. Тем самым Дан повторяет судьбу пророков: “Пророк предсказывает будущее, но народ осознает его правоту, лишь когда будущее становится прошлым” (Горенштейн 2001: 327). Пророчество становится одной из ведущих тем романа. Образы пророков являются наиболее частотными в системе библейского цитирования. Пророки являются посредниками между Господом и избранными (Мессией, посланным на землю): “Да, шумно и суетливо на земле. Но чем выше к небу, тем все более стихает шум, и чем ближе к Господу, тем менее жалко людей. Вот почему Господь, чтобы пожалеть человека, шлет на землю своих посланцев. Не сам по себе шлет их на землю Господь, не сам избирает, а шлет тех, кого изберут и обозначат пророки. Такое право дал человеку Господь лишь в самом начале бытия, при сотворении мира” (Горенштейн 2001: 15). Именно с пророками связана идея мессианства и явления на землю Мессии: “На седьмой день творения было Рождество искусства, на седьмой день был человеку этот Божий подарок, и по сей день сохранил Господь его для избранных. Из среды этих избранных выделил Он пророков – предсказателей великих и малых, а из среды пророков выделил лишь трех – Моисея, создателя Божьего Закона, Исайю, предсказавшего Мессию, Христа из колена Иудина, и Иеремию, предсказавшего Антимессию, Антихриста из колена Данова” (Горенштейн 2001: 16). Первые же страница романа, собственно говоря, определяют и позицию самого автора. Он – осознавший великий дар седьмого дня творения, он – принявший искусство, а через него ставший одним их избранных – пророком, которому доверено выбрать посланца для людей, и этим посланцем, только подобно Иеремии, а не в точности вслед за ним, становится Дан Антихрист.

Пророки являют собой противоположность апостолам, чья суть переосмысляется в концепции романа. Избранность пророков – исполнение божьего замысла, избрание апостолов – случайно: брат Дана Иисус постепенно начинает испытывать отвращение к апостолам “этой избранной им не по желанию, а по необходимости духовной черни, не способной проникнуть душой в дерзкий замысел самозванца спасти народ свой, который так же нечестив, как и все иные народы, спасти и тем самым осуществит замысел Божий” (Горенштейн 2001: 144). “Случайность” предполагает ограничение свободы выбора, но тем не менее это выбор, который осуществляется осознанно. Этому понятию противостоит понятие “невольности”. Все, что происходит с героями притч, происходит невольно: невольно потерянный Марией брат, невольная нечестивость Аннушки, невольное прелюбодеяние Веры. Но в этом “невольно” есть проявление божьего замысла, высокого пророчества. “Невольность” – свидетельство неосознанности своих поступков. Эта “невольность” поступков, как правило, определяется окружающими, не взирая на их собственную греховность, как грех: сестра Шура ругает Марию за то, что та не сумела сберечь брата Васю, соседи уверенны в распутности Веры, Аннушка постоянно чувствует неприятие окружающих (мать сильно ударит за умершего Вову, дети в детдоме издеваются). Устанавливается некое подобие замкнутого круга: есть высший замысел, нужный для наказания греховных, но этот замысел еще более подтверждает греховность мира, наказание – свидетельство и возмездие.

В романе встречаются фактически единичные упоминания Ездры, Неемии, Ильи, Амоса. При этом явно акцентированными оказываются Исайя, Иеремия и Иезеркииль. Иезеркииль становится знаком пребывания в изгнании. Его нечистый хлеб изгнания носит в своей пастушечьей сумке Дан. Через него возвещает Господь о грядущих казнях. Но именно через фактически процитированное видение Иезеркииля о воскресших мертвецах в пустыне впервые является Дану идея Исхода. Это происходит зимой 1942 года в поле у села Брусяны перед отправлением Аннушки, которая должна передать проклятие нечестивой земле, в немецкое рабство. Не ступая на землю проклятую, должно произойти возвращение на свою святую землю: “Я открою гробы ваши, и выведу вас, народ Мой, из гробов ваших, и введу вас в землю Израилеву…” (Горенштейн 2001: 187).

Через Исайю и Иеремию происходит постоянный диалог между земным и небесным, между человеческим и божественным. Через пророков Господь говорит со своим посланником, через пророков Господь говорит с грешниками и праведниками, через пророков они приходят к откровению каких – то истин. В общей концепции романа необычайно важен мотив приближения. Направление приближения – нисхождение, это движение от небесного к земному. Именно этой идее должен служить Мессия – Господний посланник. Но в романе функция нисхождения, приближения принадлежит Дану – Антихристу, Антимессии. Дан облачается в человеческую плоть, с которой и расстается, оставив миру Божье знамение – сына Руфины Пелагеи. Пророчица Пелагея – новое звено в цепи библейских пророков. Одновременно она актуализирует оппозицию “мужское – женское”, важную для понимания концепции романа. Пелагея не только пророчица, но и мать, причем в отличие от других матерей “Псалма” – мать обретенная. По сути Пелагея совмещает в себе обретенную мать и дочь. На протяжении всего романа устойчивым является мотив потерянных матерей и детей (опять – таки вольно или невольно). Кульминации этот мотив достигает в пятой притче: “Когда осиротевший младенец – христианство – потерял свою еврейскую мать в силу вечного соперничества между теми, кто строит Храм, и теми, кто строит Вавилонскую башню…” (Горенштейн 2001: 327). Именно в лице пророчицы Пелагеи, ставшей приемной дочерью Антихристу и родившей от него сына – знамение, христианство может обрести свою потерянную мать. Рожденный маленький Дан восстанавливает нарушенное мировое равновесие. Дан Антихрист умирает в Рождество – день рождения своего брата, точнее умирает его тело, заканчивая тем самым пребывание Дана на земле с его Богом данной мессианской задачей. Но из его мертвого тела рождается его сын, рождается весной в праздник Пурим, тем самым знаменуя освобождение народу. В пророчице совмещаются, казалось бы, несовместимые противоречия.

Именно через пророков общается Господь с Даном. Но для спасения миру нужны не законы пророков, а слова простого человека. Поэтому в человеческом обличии появляется на земле Дан.

Антихрист выступает не как абстрактный образ. Его человеческое, плотское начало представляет собой противоположность тому, как средневековье переосмыслило сущность Данова брата – Христа – Мессии, превратив его в монаха – аскета. И причастность Дана к третьей казни – еще одно свидетельство материальности, плотскости его присутствия. Функции Дана становятся подобными функциям Мессии. В данном случае “анти-” (Антимессия) становится условным. В самом начале романа оппозиционность Мессии и Антимессии заявлена на уровне двух разных пророчеств: Исайя, предсказавший Мессию, Христа из колена Иудина, противопоставлен Иеремии, предсказавшего Антимессию, Антихриста из колена Данова. Диалог Исайи и Иеремии – одна из основ конфликта романа. Но в общей концепции возобладает начало Исайи. Пророчество Исайи являет собой кольцевую композицию романа. Его пророчество открывает повествование: “Увы! Шум народов многих! Шумят они, как шумит море. Рев племен! Они ревут, как ревут сильные ветры!” Так изрек Исайя, сын Амосов, пророк, за восемь веков до Вифлеемской звезды предсказавший Рождество Младенца, Ребенка, Сына своему сердечно любимому, непослушному и упрямому народу. Народу, изнемогавшему среди рева и топота со всех сторон. ” (Горенштейн 2001: 15). Эмоциональные, от сердца, изречения Исайи перемежаются с плачем Иеремии. Плач Иеремии – плач еврейского народа, сопряженный с проклятием своей судьбы. Наиболее яркий пример приобщения к этому плачу демонстрирует Иволгин: “И через бессловесный плач повторил он проклятия пророка Иеремии самому себе: “Проклят день, в который я родился! День, в который родила меня мать, да не будет благословен! Проклят человек, который принес весть отцу моему и сказал: у тебя родился сын – и тем очень обрадовал его!” (Горенштейн 2001: 313). В этот момент ожидания своего ареста Иволгин впервые плачет по – еврейски – плачет для Бога. Следующую параллель Иеремии образует уже Иисус, который “почти в точности повторяет судьбу своего духовного предшественника, пророка Иеремии…” (Горенштейн 2001: 328). Логика романа подчинена идее спасения, освобождения, Исхода, на что указывает цепь развития образов пророков, обратная истинной хронологии: от Иезеркииля (изгнание) – через Иеремию (плач) – к Исайе (преодоление плача): “Есть у пророка Исайи слова, что не всегда следует искать Бога, но лишь когда Он близок. Близок же он бывает молодой нерелигиозной нации, когда устанет она от шумного, веселого, свободного безделья.

Молодой нации ближе всего Он в горе, в радости Он далек. Нация взрослая соблазняется в угнетении, как соблазнились и лишились Отца в египетском угнетении евреи, но в радости – расцвет Божьего… Велик библейский плач, плач пророков, плач Иеремии, но ближе человек к Богу в хвалении. Недаром Псалтырь именуется в еврейском первоисточнике Книга Хвалений” (370).

“Псалом” Горенштейна и есть преодоление плача изгнания. И земная жизнь Дана становится вариантом приближения к людям и приближения людей к Божественному. Дан Антихрист берет на себя функции Мессии, оставившего знамение в виде сына своего Дана. Карающий судья Дан становится одновременно и спасителем, духовным тружеником, к которому обращены финальные слова романа – сердечный вопль пророка Исайи: “О вы, напоминающие о Господе, не умолкайте!”.

Источник: http://sites.utoronto.ca/tsq/12/vasileva12.shtml

LEAVE A REPLY

Please enter your comment!
Please enter your name here